Постижение России; Опыт историософского анализа - Н Козин

Таким образом, прежде чем сравнивать пространственную экспансию Запада и России, предварительно следовало бы просто знать то, что сравнивается, по крайней мере, просто считаться с фактами истории, брать их в их действительной связи и полноте. Но кого волнуют исторические факты, и тем более их действительная связь и полнота, если ставится задача не понять феномен России в истории в его подлинной и противоречивой сущности, в частности, в его специфике по сравнению с Западом, а совершенно иная задача - намеренной дискредитации России и при этом на всю историческую глубину ее бытия в истории.

А как иначе можно интерпретировать попытку считать московскую Русь, императорскую и даже большевистскую Россию продолжением империи Чингисхана. "Превратив Московское великое княжество в свой передовой отряд, входя в состав русских дружин, растворяясь в "простом" и "высокородном" русском народе, русифицируясь, империя Чингисхана продолжила свое движение на "Запад" и, если, даже встретив сопротивление западных славян, венгров, немцев, орда (уже отчасти российская) остановилась, она сохранила в себе на все последующие времена агрессивно-завоевательный заряд, который при благоприятных условиях, уже при Романовых, а потом при Сталине, "разряжался" захватническими войнами. Россия стремилась не столько соединиться с Европой, войти в Западную Европу, сколько завоевать Западную Европу, покорить ее, превратить ее в нечто подобное тому, во что татаро-монголы некогда превратили Северо-Западную Русь".

В итоге "Православное Московское царство стало форпостом варварского Востока на Западе". Естественно, что "католическая Польша" именно потому, надо полагать, что она католическая, стала "форпостом уже цивилизованного Запада на границе с московизированной Русью". После этого уже неудивительно, что Ивану III предстояло не просто объединить Русь, то есть решать проблемы собственно русской истории, а "довершить" дело золотоордынских ханов, покорить все другие русские земли", а "великий царь новой династии Петр I, завершив "московизацию" России, приступил к ее вестернизации и одновременно наложил свою тяжелую длань уже на земли "Запада" не только славянские". Но главное, оказывается, бредил вечно агрессивными намерениями Чингизидов - "готов был к "московизации" всей Европы".

И весь этот исторический бред, на который, в общем-то, можно было бы и не обращать никакого внимания, если бы только он не публиковался в академическом журнале, сопровождает весьма сомнительная с точки зрения этической, но симптоматичная для автора терминологическая и аксиологическая распущенность в вопросах, которые, как никакие другие, требуют особого чувства такта и меры, так как затрагивают самый глубокий пласт национального самосознания и национальных чувств, игнорирование которых нельзя интерпретировать иначе как акт намеренного надругательства над нацией, ее историей и всем тем, что лежит в основаниях чувства национального достоинства. Чего стоит в этой связи хотя бы развязное определение русского воинства как "российской орды" или слишком свободное, а отсюда и произвольное оперирование такими оценочными понятиями, как "варвар", "дикость", "цивилизованность", которое завершается определением того, какой этнос, какая культура, какая история историчны, а какие нет, естественно, в авторской интерпретации41.

Чего больше во всем этом, а это еще далеко не все из авторских "прозрений" в области российской истории: безответственного глумления над национальной историей, замешанного на нескрываемом презрении к ее основам, дремучего исторического невежества, усиленного аксиологической и аналитической распущенностью ума или намеренного стремления подчинить фактическую канву реальной истории априорным схемам исторического развития России, сердцевину которых составляет авторское желание доказать историческую, культурную и духовную безосновность России, изначальную извращенность, бесплодность, а потому и бессмысленность ее исторического пути в мировой истории? Но в любом случае автор основательно и, думается, все-таки намеренно заблудился в "интеграционно-дезинтеграционных спиралях всемирной истории" и при этом настолько, что игнорирует просто очевидные в отечественной истории вещи. Право на инаковость исторических воззрений не должно подменять и отменять очевидное в истории - право исторической истины быть и исторической, и истиной.

1. Этногенез русского народа круто замешан на финно-угорском этническом элементе, но, как этногенез, никаким серьезным образом не был связан с монгольским. Можно говорить о тюркском влиянии, но и оно не идет ни в какое сравнение с финно-угорским, оно не стало этнически определяющим и, тем более, размывающим славянскую антропологическую основу русских. По этой причине всякие высказывания о растворении в "простом" и "высокородном" русском народе татаро-монголов, о русификации империи Чингисхана или о монголизации, татаризации русских с научно-этнологической точки зрения, по меньшей мере, являются некорректными. В противном случае можно предположить, что в 1380 году на Куликовом поле или через 100 лет в 1480 году на реке Угре друг против друга стояли две части одного этноса. Слишком велико было противостояние, не говоря уже о различии, между империей Чингисхана и Русью, в том числе и духовное, которое исключало возможность масштабного и ненасильственного этнического взаимодействия, которое для того, чтобы стать фактом истории, нуждается в совершенно ином климате межэтнических отношений, в совершенно иной степени близости этносов, в самом способе их поведения в истории и проживания своей истории.

2. Не выдерживает критики и идея политической монголочингизизации Московского княжества и его исторической наследницы России. В данном случае совершенно не учитывается 250-летняя борьба русского народа с татаро-монгольским игом за свою национальную независимость, за сохранение своего исторического, культурного духовного своеобразия, просто за государственную самостоятельность. В итоге получилось нечто исторически совершенно несуразное: полное тождество между российской государственностью и государственностью Чингизидов, отношение к России, как к исторической правопреемнице империи Чингисхана,в частности, ее агрессивно-завоевательного заряда. Но как это совместить с многовековой борьбой Руси с этой империей. Разве она велась только для того, чтобы России стать историческим инобытием Золотой Орды? А может, все-таки для того, чтобы стать Россией? Неужели дело политического объединения Руси - это та историческая задача, которая стояла перед золотоордынскими ханами и которая в качестве исторического завещания досталась в наследство Московской Руси? Быть может, все-таки есть исторически более естественное и от этого более простое объяснение процессов складывания единого централизованного Русского государства, как следствие решения внутренних русских задач исторического развития.

3. Есть и другие вопросы к автору, ставящие под сомнение научную объективность, а потому и состоятельность его взглядов и на другие проблемы истории России. В частности, в итоге так и непонятно, чем же все-таки занимался "великий царь новой династии Петр I": завершением "московизации" России, ее вестернизацией и тем и другим одновременно или еще и "московизацией" всей Европы. В последнем и уже, похоже, клиническом случае возникает законный вопрос: а какие события петровского периода истории России подтверждают претензии Петра Великого на московизацию всей Европы? Выход России к Балтике или Полтавская битва? И в том и в другом и глубоко связанных случаях речь может идти о выходе России к Балтике, к Европе и отнюдь не с целями ее московизации, а как раз с диаметрально противоположными задачами - подключения России к опыту социального, экономического, культурного и научного развития Европы. Во всяком случае, именно это нашло свое подтверждение в практике последующего исторического развития России, а не авторские фантасмагорические призраки о вечно антиевропейской составляющей в основе отношений России с Европой.

И вообще, автор проявляет явно неумеренную тягу к обвинительному уклону в оценке самой природы отношений России с Европой, при этом полностью игнорируя реально-исторические и неоднократные попытки Европы завоевать Россию, вплоть до ее уничтожения как России европейским фашизмом. Складывается впечатление, что в отношениях России с Европой во все периоды истории и во всех исторических ситуациях виновной стороной была Россия и только Россия и только потому, что якобы была "форпостом варварского Востока на Западе", уже только потому, что не была Западом. Вполне очевидно, автор исходит не просто из предельно зауженных, а близких уже к исторической патологии евроцентристских представлений об истории.

В их рамках нечто в истории обладает историчностью лишь в той связи и мере, в какой связано и вошло в историю Европы - представлений давно и, казалось бы, навсегда осмеянных в мировой философской мысли, начиная с О. Шпенглера и кончая А. Тойнби, для которого, в частности, проблема единства человеческой истории - это не одно и то же, что и проблема ее унификации и, тем более, на базе западного общества. Тезис об унификации мира на базе западной экономической системы как закономерном итоге единого и непрерывного процесса развития человеческой истории явным образом преувеличивает "роль ситуации, исторически сложившейся совсем недавно и не позволяющей пока говорить о создании единой Цивилизации, тем более отождествлять ее с западным обществом".