Иная судьба. Книга I - Вероника Горбачёва

— А как же мы найдём в темноте мою сорочку? Это неприлично — спать голой!

— Очень даже прилично, особенно с мужем.

— Правда?

— Конечно. Только спать в кресле неловко, пойдём… в кровать, в конце концов! Марточка, сердечко моё…

— Жиль, Жиль, погоди…

— Ничего не бойся, солнышко. Давай-ка я тебя уложу поудобнее… Слушай меня внимательно. Сейчас я задам тебе один вопрос, очень важный, и ты мне на него ответь, пожалуйста. Ты будешь моей женой?

…

— А разве мы… мы не…

— Однажды назвав тебя перед всеми Анной, я не оставил тебе выбора. Родная, я благодарен тебе за всё, но хочу, чтобы ты решила всё сама, а не стала моей от безысходности, от того, что некуда деваться.

— Ты просто дурачок, Жиль. И вы, ваша светлость…

— Марточка, ну что ты, не плачь!

— Это я от счастья. Я люблю тебя, Жиль. Правда-правда. Не веришь?

— Боюсь поверить, милая. Вдруг — открою глаза, зажгу свечи — и всё попадёт?

— Нет уж, ты поверь… Хочешь, поклянусь?

— Не надо, я и так…

— Послушай, Жиль, я должна, понимаешь? Должна сказать. Я же знаю, что у нас не будет настоящей свадьбы, и венчания не будет, когда же мне ещё это сделать? Вот подожди, только соберусь с мыслями, вспомню, как это говорится — и всё скажу, как надо… А потом — пусть у нас будет всё, как у настоящих мужа и жены, ты ведь этого хочешь, да?

— Да, да, моя ласточка… А ты?

— Ужасно хочу. Так слушай же… И не перебивай, это важно… Жильберт, муж мой и господин, я, Марта, перед Богом и людьми обещаю быть тебе верной женой, быть всегда рядом — и в горе, и в радости, и во здравии, и в болезни, и в годы, когда… в общем, пока смерть не разлучит нас. Всё. Аминь. Правильно?

— Аминь. Да будет так. А я — тоже должен что-то сказать?

— А ты уже сказал. Не помнишь?

— Бей меня, ласточка моя, но не помню… Когда?

— Тогда, в карете. Когда кольцо мне надел. И сказал: «Этим кольцом, Марта…» Ты уже тогда на мне женился, не понял?

— Марта…

— Жи-иль…

— Это сколько же времени потеряно! Не волнуйся, я всё наверстаю, солнышко, прямо сейчас и начну… Иди же ко мне…

По случаю воскресного дня прислуге давалось небольшое послабление. Желающие могли пойти на обедню в часовню самого Гайярда, кое-кто из слуг отправлялся в центральный собор или знакомую церковь. Даже бывшие пленники из Кордовского эмирата освобождались до полудня от работ, и пусть не все из них ещё согласились принять таинство Крещения — сколь уж живёте в христианском мире, то соблюдайте его законы, а христианский Бог заповедовал отдыхать от трудов праведных в каждый седьмой день. Разве плохо?

Отпустив горничных, матушка Аглая спохватилась, что не всё за вчерашний день успела сделать. Задал её сынок задачу, распорядившись обустроить покои для компаньонки душеньки-её-светлости… Дело-то хорошее, только вот с бухты-барахты… Гостевые комнаты всегда наготове, так только убираются, пока в них не живут, раз в две недели. Вот и пришлось давеча всех девушек согнать на срочную работу, да кое-что поменять из мебели, да поставить ширмы, проверить камин, поставить новый экран — осень на дворе, ночи уже прохладные… Да потом, после того, как господа отобедали, ловить момент, чтобы побеседовать с госпожой Доротеей о её привычках, наклонностях, узнать, когда её будить, что она предпочитает на завтрак, сколько ей нужно горничных… Заодно и присмотреться: как-то нехорошо у матушки Аглаи ёкало сердце, стоило лишь припомнить, какие взгляды негодник Винсент бросал в сторону этой мадам, когда она того не замечала.

Не такой хотела бы видеть Аглая будущую невестку. Госпожа Доротея — дама во всех отношениях положительная, достойная, но… вдова. А хотелось бы для сына девушку, что ни говори, и помоложе… Впрочем… Матушка Аглая сердито одёрнула самоё себя. Нечего надумывать, на пустом месте огород городить. Ну, глянул сыночек на красивую женщину раз, другой… На неё все таращились. Даже престарелый Гийом шею выворачивал, бабник, а уж лакеи-то — так и стреляли глазами, пока блюда разносили да у дверей дежурили, как без этого.

А вот за вчерашними внеплановым хлопотами домоправительница совсем забыла о том, что простыни, да и вся постель его светлости меняются еженедельно, и никак не реже. Упустила, а помощница Филиппа не напомнила, клуша… Что ж, раз такое дело — она, Аглая, и сама управится, чай, не белоручка. Одну-то постель заправит, тем более светлейшую…

Она откинула лёгкое пуховое одеяло… и замерла.

Красное пятно на простыне так и бросалось в глаза.

…Что-то ничего ни Берта, ни Герда не говорили о том, что госпоже понадобятся специальные панталончики с накладками. Да и… прямо с утра, не позавтракав — что не удивительно, ибо так полагается — госпожа Анна с новой компаньонкой отправились на воскресную службу в монастырь святой Урсулы. А в «женские» дни храм не посещают, это каждая девушка знает, как только в зрелость войдёт…

Аглая вытерла внезапно вспотевший лоб.

Вот оно что. Такая вот «госпожа Анна»…

Постояла. Подумала. Оглянулась на двери… Да нет в крыле никого, никто не заглянет. Решительно сдёрнула с постели батистовую простыню, всмотрелась в обшитый фестонами край и — р-раз! — дёрнула там, где обмётанный зубчик был вырезан чуть глубже остальных. Как раз рядом с вышитой герцогской лилией и короной. Тончайшее полотно весело затрещало под руками. Вот так… Такое добро выкидывать — заметят. Сжечь в камине — будет долго вонять палёным. А если простыня порвалась — обычное дело, домоправительница сочла, что его светлости негоже на рванине лежать, отдала прислуге, как водится, а у кое-кого из девушек как раз начались регулы, отсюда и пятно. Бывает.

Вот и всё.

Не глядя, Аглая сунула простыню с корзину для белья.

Раз его светлость велел называть свою душеньку Анной — на всё его воля. Он, может, рядом с этой девушкой за три последних дня улыбался чаще, чем за три года жития со своей стервозой. Вот и славно. Пусть её ненаглядный молочный сынок будет, наконец, счастлив.

И его матушка Эстер там, на небесах, наконец, возрадуется…

Глава 12

Под куполом храма Серафима Эстрейского звуки хорала переплетались с радостными голосами певчих, возвещавших здравицу венценосной герцогской чете. Над подрагивающими серебряными трубами органа дрожало дымчатое марево благовоний. Хор юношей и мужей выводил многоголосую мелодию столь чисто и благостно, что казалось — не на латыни, а на языке ангелов, недаром у слушателей сладостно стискивало грудь, а на глазах появлялись слёзы.

— Герцог, сам герцог здесь… — шептались в толпе.