Российская школа бескорыстия - Евгений Харламов

С безжалостностью к себе он описывает случаи, где слишком поторопился с операцией, чем способствовал смерти больного.

«В нашем лечении была совершена только одна ошибка, в которой я хочу чистосердечно признаться. При этом я не заметил, что глубокая артерия бедра… не была перевязана».

«Больного, описанного в случае 16, я таким образом буквально погубил… Я должен был быть менее тщеславным, и если я уже однажды совершил ошибку, решившись на операцию, то мог хотя бы спасти больному жизнь ценою жизни конечности».

Такого еще не случалось – чтобы сор из избы… да еще на суд широкой общественности. Мало кто отважится на такой поступок. Это была настоящая публичная исповедь, совсем как в те далекие времена, когда согрешившие повергались на землю перед входящими в храм христианами и громко всем исповедовали свои грехи, это был подвиг покаяния… Человек не только осознавал свои ошибки, он старался их не повторять.

Большая часть врачей встретила в штыки «Анналы». Н. И. Пирогова открыто ругали и проклинали за откровенное признание своих ошибок. Другие – их было мало – считали, что таким образом ученый предостерегает своих коллег от подобных ошибок. Один из университетских профессоров М. Энгельгард сказал ученому: «Ваши «Анналы» – отличная вещь! Врачебная честность необходима как воздух. Только она может спасти нас, образумить и снять гордыню». Для Н. И. Пирогова всегда было делом чести отвечать за каждую свою совершенную ошибку и не скрывать этого.

С каким трепетом Н.И. Пирогов принял заведование кафедрой хирургии, решив сразу, что не ради оклада должен ее занимать, а ради «святой любви к науке».

«Мог ли же я, молодой, малоопытный человек, быть настоящим наставником хирургии?! Конечно, нет, и я чувствовал это. Но раз поставленный судьбой на это поприще, я что мог сделать?

Отказаться? Да, для этого я был слишком молод, слишком самолюбив и слишком самонадеян. Я избрал другое средство, чтобы приблизиться сколько можно к тому идеалу, который я составил себе об обязанностях профессора хирургии. В бытность мою за границей я достаточно убедился, что научная истина далеко есть не главная цель знаменитых клиницистов и хирургов.

Я убедился достаточно, что нередко принимались меры в знаменитых клинических заведениях не для открытия, а для затемнения научной истины.

Было везде заметно старание продать товар лицом. И это было еще ничего. Но с тем вместе товар худой и недоброкачественный продавался за хороший, и кому? – молодежи – неопытной, незнакомой с делом, но инстинктивно ищущей научной правды.

Видев все это, я положил себе за правило при первом моем вступлении на кафедру ничего не скрывать от моих учеников, и если не сейчас же, то потом и немедля открывать пред ними сделанную мною ошибку, будет ли она в диагнозе или в лечении болезни».

Многие дерптские профессора относились к Н. И. Пирогову с пренебрежением, не могли смириться с тем, что он русский, считали, что русские вообще не могут заниматься наукой.

И часто ему вслед буквально шипели как змеи: этот русский, ишь, храбрится, чего захотел – в люди выбиться. Очень трудно было Н. И. Пирогову одному среди сплошной массы иностранцев. Поначалу трудно было ему и со студентами, которые вели себя предвзято с Н. И. Пироговым, тем более, что лекции он читал на немецком языке, который недостаточно знал. Но вскоре честность и открытость профессора покорили студентов. После первой лекции он обратился ко всем в аудитории со словами: «Господа, вы слышите, что я худо говорю на немецком, по этой причине я, разумеется, не могу быть так ясным, как бы этого желал, почему прошу вас, господа, говорить мне каждый раз после лекции, в чем я был недостаточно вами понят, и я готов повторять и объяснять любые препараты».

Кроме того, свои лекции Н. И. Пирогов старался иллюстрировать, например, читая им «Учение о суставах», показывал азы этого предмета на приготовленных им самим препаратах. Теория обязательно сочеталась с практическими навыками. Он разрешил студентам эксперименты над животными, заниматься в клиниках, учил большую часть времени проводить у постели больного. «Будьте чуткими и внимательными к страданиям больных», – постоянно напоминал свои студентам Н. И. Пирогов. Они не только присутствовали на его операциях, но и ассистировали ему. Так профессор своим трудолюбием, честностью и смелостью заслужил уважение и любовь студентов. Его «Анналы» были восприняты питомцами профессора восторженно. Студенты принесли Н. И. Пирогову его портрет, под которым он написал: «Мое сокровенное желание, чтобы мои ученики отнеслись ко мне с критикой, цель моя будет достигнута лишь тогда, когда они будут убеждены, что я действую последовательно; действую ли я правильно, это другое дело, которое выяснится временем и опытом».

За опытом и новыми знаниями Н. И. Пирогов едет в Париж – осмотреть французские госпитали, клиники, ознакомиться с состоянием хирургии и анатомии. А там, оказывается, читают его «Хирургическую анатомию артериальных стволов и фиброзных фасций». Встреча с известным французским хирургом Амюсса и совместное обсуждение одной медицинской темы показало Н. И.Пирогову, насколько нов был его способ исследования для Амюсса. Ученый ехал во Францию, чтобы увидеть новшества, а оказалось, что не Франция удивляет Н. И. Пирогова, а он Францию.

Знаменательным для Н. И. Пирогова стало знакомство с патриархом французской и мировой хирургии Жаном-Домиником Ларрейем, которым был не только известным деятелем военно-полевой хирургии, но и неизменным спутником Наполеона во всех наполеоновских войнах. Ж.-Д. Ларрей, добрый, отзывчивый человек, продолжал, несмотря на 72-летний возраст, работать в клиниках и преподавать. Он рассказал Н. И. Пирогову о войне, сколько крови, человеческих страданий видел, многих спас от смерти. После Бородинской битвы сделал 200 ампутаций. И он, словно упреждая будущие события, стал давать советы, как должен поступать врач на войне: всегда стараться приблизиться к полю боя, прямо тут же производить операции и оказывать помощь. Чем раньше будет оказана помощь раненому, тем лучше и для врача, и для больного, потому что меньше осложнений и кровопотерь. Необходимы также передвижные лазареты, с ними надо приближаться максимально близко к полю боя. Хоть он и был врачом, но был впереди, и это приободряло солдат. Великий хирург напутствовал Н. И. Пирогова на большие дела. Позже на долю ученого также выпали большие испытания и каждодневный, ежеминутный риск быть убитым на войне.

Н.И. Пирогов уже имел огромный опыт практической работы, если в Дерпте в госпитале было 22 койки, то в Петербурге при военно-сухопутном госпитале, где он стал работать главным врачом хирургического отделения, теперь была 1000. Здесь ему пришлось не только оперировать, но и сражаться со злом: с интригами и подлостью главного доктора госпиталя Лоссиевского. Н. И. Пирогов ужаснулся тому, что увидел: инструменты ржавые, клеенки с решетками сходство имеют, все лекарство разворовывается и продается, даже солома для тюфяков сгнила. От ран одного больного припарки и компрессы переносились бессовестными фельдшерами к другому. Даже воровство было не ночное, а дневное. После лекций в Военно-медицинской академии Н. И. Пирогов шел в госпиталь как в ад. Видя, что инструментарий не пригоден к работе, он покупал на свои деньги новый. Главный доктор госпиталя решил выжить Н. И. Пирогова из своих «владений», «сделать» профессора сумасшедшим, назначил шпионить за ним, писал ложные доносы начальству «За что возненавидел меня Лоссиевский? За правду», – говорил он своему ординатору В конце концов доведенный до отчаяния Н. И. Пирогов подал попечителю заявление об отставке. Но, к счастью, о проделках вора и подлеца Лоссиевского было известно уже до Н. И. Пирогова. Он был доставлен к попечителю…упал на колени и признался в клевете. «На другой день утром меня пригласили, – вспоминал Н. И. Пирогов, – в контору госпиталя… и там Лоссиевский… просил у меня извинения за свою необдуманность и дерзость…» Тот понял, что ему не «упечь» Н. И. Пирогова и подыскал себе теплое место. Кроме таких моральных трудностей и препон, были еще и невероятные перегрузки, работа в неприспособленных помещениях, в деревянном бараке, в котором было холодно и зимой и летом. Н. И. Пирогов работал с замороженными трупами, так как его «ледяная анатомия» была связана именно с такой методикой. Один из свидетелей его работы доктор А. Л. Эберман писал: «Этот великий муж работал нам не чета, работал без устали. Бывало, проходя поздно вечером мимо анатомического здания, старого деревянного барака, я не раз видел стоявшую у подъезда, занесенную снегом его кибитку. Н. И. работал в своем маленьком кабинете над замороженными распилами частей человеческого тела, отмечая на снятых с них рисунками топографию распилов. Боясь порчи распилов, он не щадил ни себя, ни времени и работал до глубокой ночи».