Драма современного человечества - Димитрий Лётич

Еврей Маркс — сын еврейского народа, он не может отречься от своей веры в Бога. Вся его история — стоит на этой вере; этой веры — в главных чертах — он придерживается и её сегодня. Вера в Бога настолько срослась с еврейством, что трудно поверить, чтобы нашелся хоть один еврей, который был бы настоящим, искренним атеистом.

Евреи верят, что дух руководит и движет историей. Их собственная история - лучшее тому доказательство. Все, что они делали, они делали в невероятных, с практической точки зрения, условиях, однако все преодолевали, ибо ими двигала мессианская идея, сознание того, что они избранный Богом народ, коему дана власть над всеми прочими народами. Но так они верят, когда речь заходит о них самих, поскольку это — укрепляет и поддерживает. Для христианских и иных народов в основу новой массовой, социальной и социалистической, теории они заложили материалистическое понимание истории — нечто прямо противоположное тому, что предназначалось для евреев.

Евреи — больше, чем народ. Это огромная семья. Ни в одном народе нет такой глубокой племенной солидарности, как у них. Она действует лишь в отношениях между самими евреями, братьями по судьбе и по крови, поскольку это кормит и греет, защищает и вселяет силы. Для неевреев же в основу новой массовой, социальной и социалистической, идеологии положено - вместо солидарности — учение о классовой борьбе, разжигающее междоусобные кровавые распри в среде одного народа.

Спрашиваю вновь, разве сия марксистская стряпня отвечала духу русского народа? Разве безбожие, материализм и классовая вражда имели корни в России? Разве русским людям принадлежали эти мысли, которые всячески подавлял старый русский режим и которые с помощью революции отвоевали-таки себе свободу, выданную за “свободу народа?”

Ясно, что ответ будет отрицательным. В русском народе не было своего атеизма, материализма и классовой борьбы. Эти глубоко чуждые его природе мысли были подброшены со стороны. Они захватили и поработили Россию и все русское.

Но, быть может, кто-то в этом сомневается? Таким я предлагаю воспользоваться методом интроспекции, и по душе собственного народа судить о народе русском. Пусть они скажут, присущи ли нашему народу атеизм, материализм и классовая борьба?

Когда я говорю о народе, о его духе, я имею в виду не тех, кто получил образование, не конкретное поколение, но коллективную психологию, которая складывалась на протяжении веков.

Может ли наш народ представить Вселенную без Бога? Никогда и нигде он не мог смириться с этой мыслью. И до принятия христианства наш народ верил, что у Вселенной должен быть заботливый хозяин, охраняющий мир от посягательства незваных гостей, будь то злые божества или же злые люди.

Может ли наш народ принять материализм и его решающую роль в истории? Никогда и нигде наш народ не мог примириться с подобной мыслью. “Восстание против дахий” — ясными, словно высеченными в камне, словами слепого гусляра — лучше всего говорит о народном понимании исторических процессов. Когда происходит народное восстание?

Четыре фактора сталкиваются здесь лицом к лицу: два из них — доводы против Восстания, два других — в пользу его:

“Ой, не рады князья этим спорам,Не рады им турки-живоглоты, -Зато рада нищая им райя,Что не может платить отступного,Терпеть доле насильников турок;Еще рады угодники Божьи:Уж и кровь из земли проступилаЗа честной крест время подыматься,За свободу вставать золотую,Вспомнить туркам старые обиды”.

Итак, для восстания необходимы два условия, два принципа: материальный (райя) и духовный (угодники Божии). И духовный принцип становится двигателем событий.

“Тут бы сербам и поднять оружье,Да подняться сербы не посмели”.

Не посмели, ибо без руководства, без вождя райя не поднимает восстаний, не творит историю. Необходимо, чтобы произошли определенные события, всполошились “белградские турки”, поверили в возможность восстания, начали убивать кнезов, а те — увидели бы, что и без восстания лишатся своих голов. И тогда стихийное стремление райн вступить в спор с насильниками получает органическое завершение — у народа появляются вожди, восстание начинается.

Эта народная песня показывает глубокую и постоянную веру в то, что ход исторических событий определяет прежде всего духовное, а не материальное, примат коего евреи с помощью Маркса подбросили христианскому миру.

Известна ли классовая борьба нашему зрячему и Богом вдохновенному народу? Ибо, если классовая борьба — закон человеческой жизни, тогда наш зрячий народ должен был видеть это и говорить об этом. Но он нигде не говорит об этом как о нормальном явлении. Напротив, когда он описывает в эпических песнях свою аристократию, он восторгается ее богатством, ее красотой, гордится ее силой, храбростью и мудростью. И только однажды осуждает властелу:

“Великаши, проклятые души”.

Лишь однажды посылает ей свое проклятье — когда правящий класс охватила кровавая междоусобица, которая и привела к гибели сербское царство.

Когда бы народ видел здесь классовую борьбу, он бы ненавидел свою властелу, потирал руки и радовался, глядя на ее самоистребление. Ведь раз господствующий класс враг, значит, и раздоры в его рядах народу только на руку, значит, они обязательно принесут ему счастье и благоденствие.

Итак, нашему народному духу не отвечает ни атеизм, ни материализм, ни классовая борьба. Следовательно, они не могут отвечать и духу, природе и исторической традиции русского народа.

Таким образом мы доказали не только то, что исторически русская революция пришла из-за кордона, беспрепятственно пропущенная врагом России и развернувшаяся на еврейские деньги и с помощью еврейской организации, но и то, что сама мысль, которую она возвела на пьедестал по природе своей глубоко чужда духу русского народа. Это Совдепия. Это не Россия.

Многим это не нравится. Они хотели бы, чтобы я и после 1917 года называл Россию Россией. Но я не могу. По трем основным причинам.

Первая: она сама не зовет себя так. Я не знаю, что заставило Сталина и компанию назвать свое детище СССР (Союз Советских Социалистических республик). Ни в одном из четырех слов нет и намека на хоть какую-то географическую или национальную реальность. Но у них, видно, была-таки некая причина. В цивилизованном же обществе принято называть кого-то третьего так, как он сам себя зовет, а не каким-либо другим именем. Обычно люди считают за оскорбление, когда их называют не так, как они зовут себя сами.

Вторая причина: Россия и русский народ порабощены инородными идеями и инородной организацией, о чем мы уже говорили.

Кто-то скажет: пусть бы и так! Ваше право. Но там, на севере, — великая русская земля и великий русский народ. Эту землю я должен называть Россией.

Отвечу следующей притчей (она - мой третий и последний аргумент):

Жил некий Йован. У него был свой участок и дети, свой дом и свое дело, земля и скотина. Но он погиб. Его убил Стоян. И взял его жену, детей, дом, хозяйство. Прочно устроился на месте Йована. Для меня очевидно, что сей новый хозяин все-таки не более чем Стоян, хотя и завладел женой, детьми, домом, землей и скотом Йована. Поэтому я зову его Стояном, а хозяйство, детей, землю, да и жену — Иовановыми. И я здесь ничего не спутаю и не забуду. Таков мой обычай. И он не плох: думаю, и у вас такой же... (Бурное одобрение. Крики: “Верно!”)

Но среди вас, должно быть, есть люди, которых все это не убедило. Они думают: такое сравнение явно хромает. Сейчас ведь речь идет не о воре и убийце Стояне, а о русской земле и русском народе, которые нашли истинную форму для своего государственного и национального устройства, обрели счастье и силу: дивно расцвела ныне русская земля, расплескалась сила русская и трепещет от нее старый мир.

Посмотрим, так ли это! Нам нужна истина, а она мне всегда дорога, какая бы ни была. Итак, посмотрим.

На днях я беседовал с одним молодым человеком, который из любви к своей русской земле тайно перешел границу, пробыл там почти полгода и тайно же вернулся. Его впечатления опубликованы в 24-ом и 27-ом номерах наших бюллетеней. Из длинного, 4-часового разговора я приведу лишь вот это:

“Это страна, в которой никто, кроме малых детей, не смотрит вам в глаза. При разговоре глядят вверх, вниз, или мимо вас, но только не в глаза. Лишь после более близкого знакомства глаза с опаской поднимаются и нерешительно встречаются с вашим взглядом. Впрочем, и потом — тоже. От привычки трудно избавиться.

Это страна как бы без стариков. Это — первое, что бросается в глаза. Старшие поколения настолько проредили, что лишь отдельные их представители еще попадаются вам навстречу.

Это страна глубочайшей безропотности, которая стала привычкой. Подобно тому как мы сносим огромную силу атмосферного давления и не ощущаем ее, поскольку — привыкли.